Страдия Радое Домановича — первая антиутопия

Изображение взято с сайта lib.ru

Одним из литературных жанров, родившемся в 20 веке, является антиутопия, представляющая собой, по сути, логическое продолжение утопии или же, если угодно, взгляд с другой стороны. Традиционно к первым утопиям относят произведения Евгения Замятина "Мы", 1984 Джорджа Оруэлла, О дивный новый мир Олдоса Хаксли, 451 градус по Фарингейту Рея Бредбери. Каждая из этих книг, несомненно, уже стала классикой. И несмотря на различия, порой существенные (например, позитивизм Хаксли и тоталитаризм Оруэлла и Замятина), так или иначе всё сводится к тому, что любая утопическая идея плоха, плоха тем, что в мире не бывает ничего идеального. И хотя авторы подходят к вопросу с различных сторон, результат в обоих случаях оказывается одинаковым. В качестве пояснения можно привести две цитаты о свободе:

Пожертвовавший свободой ради безопасности не заслуживает ни свободы, ни безопасности (Бенджамин Франклин)

Всем научились пользоваться люди, только не научились пользоваться свободой. Может быть, бороться с нуждой и крайней необходимостью гораздо легче, чем со свободой. В нужде люди закаляются и живут мечтой о свободе. Но вот приходит свобода, и люди не знают, что с ней делать (Михаил Пришвин)

Однако первым это заметил Радое Доманович, написавший повесть "Страдия". Автор жил в Сербии, с середины 19-го века по начало 20-го и был известен своей критикой монархии и, в частности, династии Обреновичей. Собственно, множество вещей в Страдии так или иначе корреклируют с событиями в политической и экономической жизни Сербии того времени. Однако есть некоторые идеи, которые прослеживаются и в современном мире, мире, который, казалось бы, победил пережитки прошлых эпох:

еред  самым  моим  приходом  военный  министр,   маленький,  худощавый
человечек с впалой грудью и тонкими ручками, закончил молитву.

... В его кабинете, словно в храме, носился запах ладана и разных  курений, а на столе лежали старые, пожелтелые божественные книги.
     В первую минуту я  подумал, что  ошибся и  попал к кому-то  другому, но мундир высшего офицера, .в который был облачен господин министр, убедил меня в противном.
— Простите, сударь,  — любезно сказал он нежным, тонким голосом, — я только что кончил свою обычную молитву, которую читаю  всегда перед тем, как сесть  за  работу. Теперь, в  связи  с  неприятными  событиями  на юге нашей дорогой родины, молитва имеет особенно 6oльшой смысл.
— Если  нападения будут продолжаться, то это может привести к войне? — спросил я.
— О нет, такой опасности нет.
— Мне кажется, господин  министр, опасность заключена уже в  том, что ежедневно разоряют целую область вашей страны и убивают людей?
— Убивать-то   убивают,  но  сами   мы   не   можем  быть  такими  же некультурными,  такими же дикими,  как...  Здесь  что-то  холодно,  сквозит. Сколько  раз я говорил этим  несчастным служителям,  чтобы  в  моей  комнате температура всегда  была  шестнадцать  с  половиной  градусов,  но  никакого толку...  —  прервал  господин министр  начатый   разговор  и  позвонил  в колокольчик...

—  Безусловно,   —   согласился  господин   министр,  —  большое   и значительное влияние. С  тех  пор как  введена экономия, моя дочь, например, скопила себе в приданое сто тысяч.
— Так это самая важная статья в государственном бюджете, — заметил я.
— Да,  но  труднее  всего  было додуматься  до этого! Остальные статьи бюджета  существовали  и раньше,  до  меня. Например, на народные гулянья — пять миллионов,  на секретные правительственные расходы — десять миллионов, на  тайную  полицию  —  пять  миллионов,  на  утверждение правительства  и удержание его  у  власти —  пять  миллионов,  на  представительство  членов правительства  —  полмиллиона.  В этих,  как и  в  других, случаях мы очень бережливы. А затем идет все остальное, менее важное.
— А на просвещение, армию и чиновничество?
— Да,  вы правы, и  на это,  кроме  просвещения, ухолит  около  сорока миллионов, но это включено в постоянный годичный дефицит.
— А просвещение?
— Просвещение?  О, оно  относится, конечно,  к  статье  непредвиденных расходов.
— Чем же вы покрываете такой большой дефицит?
—  Ничем.  Чем мы можем  его  покрыть? Он составляет долг.  Как только наберется значительная сумма, мы делаем внешний  заем, и так снова  и снова. Но, с  другой стороны, по  некоторым  статьям бюджета мы  стараемся  создать излишек.  Я  вот  в своем  министерстве  начал вводить  экономию,  энергично действуют  и  другие   мои  коллеги.  Экономия,   я  вам  скажу,  —  основа благосостояния  любой  страны.  В интересах экономии  я уволил  вчера одного служителя, что даст нам до восьмисот динаров в год.
— Вы правильно поступили!
— Надо, сударь, всегда заботиться о благе  народном. Служитель плачет, молит взять его обратно,  и неплохой ведь он, бедняга, но  нельзя —  значит нельзя,  раз  того  требуют  интересы нашей  дорогой  родины.  "Я  согласен, говорит, и на половинное жалованье". — "Нельзя, говорю, хоть  я  и министр, деньги-то  не мои, а народные, кровью  добытые, и я обязан учитывать  каждый грош". Сами посудите, сударь, могу ли я на ветер выбрасывать государственных восемьсот динаров? — заключил министр, ожидая моего одобрения.
— Совершенно верно!
—   Недавно  вот   из  средств  на  секретные   расходы  одному  члену правительства была  выдана значительная сумма  на лечение жены, так, если не дорожить каждым грошом, сможет ли народ все оплатить?
— А каковы доходы государства, господин министр? Это важно, я полагаю?
— Хм, как раз и неважно!.. Как вам сказать? Право, я и сам  не уяснил еще,  каковы доходы. Читал я что-то в одной иностранной газете, но насколько там все точно, не знаю. Во всяком случае, доходов за  глаза достаточно! — с апломбом специалиста заявил министр. 

Тем, кто заинтересовался, весьма рекомендую прочитать, наблаго полный текст Страдии в Интернете имеется.